Луч во тьме - Страница 31

— Степан, почему дверь настежь? Сынок! — и пораженная остановилась посреди хаты.

— Глядите, это от папки… Какие-то люди принесли.

Мама прижала к себе детей:

— Среди добрых людей живем, дети. Нет, не пропадем, дождемся победы, дождемся, — и улыбнулась. Улыбнулась, может, впервые за эти долгие страшные месяцы.

Степа выбежал на улицу. Поскорее к товарищам, что живут поблизости, скорее рассказать об удивительном подарке. А ему навстречу уже бежал соседский Петрусь. В руках у мальчика кусочек сахару.

— На, попробуй, какое сладкое. — Ручонки даже дрожали от радости.

А вот вихрем выбежала Людка, взъерошенная, счастливая. И она получила гостинец от неведомых друзей.

Порфирий Григорьевич Нечваль, когда-то дежурный станции Нежин, а теперь стрелочник, медленно брел по рельсовым путям.

Уже вторые сутки накрапывает осенний дождь. Холодные капли затекают за шею. Но Порфирий не замечает этого. Его мысли заняты другим. Только что на третий путь из Путивля прибыл эшелон. Из окон вагона, переплетенных колючей проволокой, доносились крики, проклятия, стоны.

Стоявший на посту полицай подмигнул проходившему мимо Порфирию:

— Ишь какой концерт завело это быдло партизанское.

Из вагона кто-то крикнул:

— Откройте дверь! Женщин и детей пожалейте!

— Я тебе пожалею! — гаркнул полицай. — Как врежу из автомата…

Порфирий тяжко вздохнул и пошел прочь от страшного места.

Как только наступили сумерки, Нечваль снова направился к тому вагону. За эти несколько часов он с товарищами условился, как спасти обреченных людей.

Вот и эшелон. Сюда должны подойти на маневровом паровозе Петр Гаврош и Петр Виротченко.

Около вагонов тихо, не видно даже охранников; должно быть, испугались дождя и понадеялись на колючую проволоку.

Вдруг на Нечваля надвинулось что-то темное и большое. Это шел маневровый паровоз с погашенными фарами. Тихо соскочили Гаврош и Виротченко. Тихо отцепили вагон с советскими людьми, и — прощайте, полицаи! Нечваль вскочил на подножку. Скорее, скорее! А дождь хлещет, шумит, помогает подпольщикам.

В тупике Нечваль и его напарник Иван Василенко открыли двери теплушки. Оттуда ударил тяжелый спертый воздух. Нежный луч фонариков осветил внутренность теплушки.

— Товарищи! Приветствуем вас с праздником Октября! Скорее, только тихо, выходите. Бегите в лес. Там свои, помогут, — напутствовали подпольщики освобожденных ими людей.

Кажется, все. Нет, в углу кто-то лежит.

— Что же вы? Скорее!

— Не могу. Ноги перебиты, — простонал узник.

— Мы вам поможем.

— Спасибо, бегите, а то вас схватят. Бегите!

— Иван, возьми! — Нечваль подхватил на руки легонькое, словно детское, тело раненого, передал какому-то заключенному, а сам схватил из рук пожилой женщины больную девочку.

Вдали темнел лес.

— Товарищи! — шепотом сказал Нечваль. — Кто сохранил силы, добирайтесь до леса. А женщины, пожилые и больные расходитесь по селам… Там просите приюта. Да скорее, пока охрана не очнулась. Счастливого вам пути, товарищи. И — с праздником вас! Завтра 7 ноября.

…Утром в Нежин прибыл отряд карателей. Франтоватый эсэсовский офицер вскочил в кабинет дежурного по станции.

— Какой путь есть вагон из Путивль? — крикнул он.

— Пожалуйста, пан, на третий, — услужливо ответил дежурный.

Через десять минут на станции поднялась паника. Вагона с узниками на третьем пути не было. Его нашли в тупике, но там уже было пусто. А в вагоне конвоя валялись шестеро пьяных полицаев.

Железнодорожники с удовольствием наблюдали, как взбешенные каратели, насилу растормошив полицаев, скрутили им руки и потащили в комендатуру.

День 7 ноября начинался хорошо.

5.

Наступила зима. Вторая военная зима. Улицы Киева в снежных сугробах. Трамваи не ходят. Напрасно городская управа выносила грозные постановления, обязывавшие всех домоуправов и дворников расчищать улицы.

Увязая по колено в снегу, по улицам бредут одинокие фигуры, закутанные в старые одеяла и платки, волоча за собой самодельные саночки с мороженой картошкой, отодранными с заборов досками. Но на черных от холода и голода лицах уже нет печати обреченности. Хотя оккупанты расстреливали за слушание московского радио, за распространение и даже хранение листовок с сообщениями Совинформбюро, все равно киевляне знали: у гитлеровцев на фронтах неудачи. Поэтому-то они неистовствуют, подвергают советских людей средневековым пыткам.

Кочубей опять стал ночевать у Тимченко. На Железнодорожном шоссе было спокойно. И артист Анатолий стал таким хорошим, что хоть к болячке прикладывай.

Дела в парторганизации шли хорошо. Кочубей все чаще получал радостные донесения от руководителей групп.

Николай Шешеня и Сергей Ананичев связались со сторожем гаража генералкомиссариата и подожгли несколько легковых автомашин. Это вызвало страшный переполох. Шутка ли: в гараже не осталось ни одной машины, и офицерам пришлось пешком ходить по городу, увязая в снежных сугробах.

За взятку заведующий одним интендантским складом передал подпольщикам двадцать комплектов солдатского обмундирования, и двадцать будущих партизан в немецкой форме на глазах у всех промаршировали по улицам Киева, спустились к Днепру и переправились на другой берег.

Когда Кочубей узнал об этом, он отругал Шешеню за эту опасную затею. Но все кончилось хорошо, — товарищи благополучно добрались до отряда.

Особенно радовался Кочубей тому, что до сих пор в организации не было ни одного провала.