Луч во тьме - Страница 36

Отчизна отомстит за вас, мученики, узники гитлеровских застенков! Фашисты еще поплатятся кровью за свои злодеяния, за горе, причиненное людям.

Пройдут годы. От подножия Черной горы до самого Днепра протянутся улицы нового Киева. Я вижу это… Из открытых окон доносится смех детворы. Она только из книжек знает, что такое война. Вот дети пришли на Черную гору, и экскурсовод рассказывает об одном из бесчисленных героических эпизодов великой народной войны против захватчиков. Ребята останавливаются перед маленькими домиками Ананьевых и Тимченко, низко кланяются той земле, на которой жили вы, бессмертные герои Украины.

Нет больше сил сидеть у моих любезных хозяев. Сергей и Тоня — чудесные люди. Понимают ли они, какой страшной опасности подвергают себя? Говорят, на Подоле висит объявление: гестапо ищет «коммунистического бандита Кочубея», он же Иевлев, русый, с светлыми усами, выше среднего роста, светлоглазый. Тому, кто поможет найти Кочубея-Иевлева, обещана большая награда.

Итак, меня ищут. Следовательно, моя голова еще чего-то стоит? Что ж, поборемся, господа фашисты! Только я уже больше не Иевлев, и нет у меня больше усов.

Руководящий центр парторганизации вновь существует, но уже в новом составе. Вместо выбывших членами Центра стали Б. З., Н. Б., Н. Ш., Д. Л.

Сижу у окна. День короткий, январский. Вечереет. Снег стал голубым. За окном мертвая синичка.

Даже птицам плохо при фашистах — негде выпросить и крошки хлеба…

Кстати, о хлебе. Как мы теперь обойдемся без фальшивых нарядов на получение продуктов? Не стало Володи, который так мастерски умел подделывать любые документы.

До сих пор не найду ответа на вопрос: какой подлец выдал гестапо нашу типографию? Погибну, а доведаюсь и отомщу. Но пора развернуть новую типографию. Попробую заменить Владимира. Придет Борис, потолкуем с ним об этом. Где он, почему запаздывает? Обещал наведаться на наше шоссе. Ему можно: он ни разу не был там и его никто не знает.

Кто-то стучит. Наверно, Борис.

…Только что ушел Борис. Сообщил важную новость: ребята видели Анатолия. Итак, артиста выпустили из тюрьмы. Только его одного. Стало быть, я не ошибся, подозревая его в предательстве…

Еще одна новость: Борис подыскал квартиру на Подоле, у какой-то одинокой девушки. Завтра или послезавтра перейду к ней.

4.

Тамара Струц стояла у окна. С минуты на минуту там должен показаться Борис Климов с человеком, которого она согласилась приютить, которому обещала помогать. Прижалась горячей головой к холодному стеклу. В голове роятся мысли.

…Мамочка, родненькая, если бы ты знала, как мне страшно! Неделями не выхожу из дому, сижу голодная. Ты, бывало, говорила, что наши комнатки, хоть и небольшие, но теплые. Нет, в них очень холодно. Ноги и руки у меня окоченели, никак не могу согреться. На дворе и то лучше, но выходить страшно. Немцы, эти бешеные псы, хватают всех молодых и угоняют в Германию. А я не хочу туда, не хочу! Лучше умереть от холода и голода тут в нашей квартире, на твоей, мамочка, кровати.

Я одна, совсем одна. Вот наш двор. Помнишь, мама, ты ворчала — называла его муравейником, мечтала, чтобы хоть на полчаса угомонился наш двор. Теперь там тихо, как на кладбище. Только и слыхать дворника Ивана. Он повсюду сует свой нос: кто работает, кто не работает, кто к кому ходит. Мерзавец, продался гитлеровцам!

Вечерами иногда из подъезда, где живут Агеевы, выходит сгорбленная старушка, укутанная в черный платок. Частенько ее сопровождает Александр Агеев. Сначала я подумала, что к ним приехала какая-то родственница, но потом догадалась: это Ида, красавица Ида, жена Александра. Все во дворе уверены, что она погибла в Бабьем Яру. Какое счастье, что она спаслась!

Мне стыдно. Ида не боится, а я боюсь выйти из дому. Да, боюсь… Раньше не угоняли в Германию тех, кто работает, а теперь и это не спасает. Радуюсь за вас и завидую вам, что вы с Пашей успели эвакуироваться.

Александр Агеев познакомил меня с неким Борисом Климовым. Они посидели у меня, и мне было стыдно, что не я угостила их, а они меня. Принесли немного муки и растительного масла. Отвела душу в беседе с ними. Вчера Климов пришел опять и сказал: «Тамара, надо помогать в борьбе против оккупантов, надо приютить одного человека». И я ответила: «Согласна!», хотя новые друзья не скрыли, что ждет твою Тамару, если этого человека найдут у меня…

Это у Тамары давняя, еще с детских лет, привычка в тяжелые минуты мысленно разговаривать с матерью, с ее верным другом.

А вот и Климов. Позади него человек в очках, с небольшим чемоданчиком в руке.

…На Кочубея смотрели большие светлые глаза.

— Как же вас звать?

— Тамара.

Кочубей еще раз осмотрел небольшую квартирку, в которую его привел Борис Загорный. Словно голубятник, примостилась она в дальнем углу грязного двора на некогда шумной Константиновской улице.

— Ей-же-ей, Гриць, здесь будет удобно, — расхваливал квартиру Борис. — И двор проходной.

Кочубей еще раз посмотрел на девушку.

— Тамара? Красивое имя… А вы знаете, Тамара, за какое опасное дело беретесь?

— Знаю.

— И не боитесь?

В светлых глазах вспыхнул озорной огонек:

— Волков бояться — в лес не ходить.

Неожиданно старенькие ступеньки жалобно заскрипели под тяжелыми сапогами.

— Немцы!

— Это дворник привел! — вскрикнула Тамара. — Садитесь за стол.

Когда полицаи переступили порог, они увидели трех мирных людей, которые, беззаботно смеясь, уплетали картошку с квашеной капустой.

— Господа, пожалуйста! — воскликнула Тамара при виде полицаев. — Жаль, нет водки, а то пригласила бы и вас за стол… Однако, знакомьтесь. Мой двоюродный брат Борис Климов, — показала Тамара на Загорного. — А это мой жених, — покраснела и застыдилась она, представляя полицаям Кочубея.